Во время драки Коди разбили стекло фары (возможно, полагал он, пивной бутылкой), но несмотря на это, лампа работала. Свет пронзил грязный туман, но Коди ехал медленно – Брасос-стрит была испещрена трещинами, а кое-где покрытие вздыбилось на добрых шесть дюймов. Колеса сообщили копчику Коди, что им с проползшим под домом существом было по пути.

А потом он чуть не наехал на нее.

Посреди улицы кто-то стоял.

Маленькая русоволосая девочка. В луче фары ее глаза светились красным.

– Поберегись! – крикнул Коди, но девчонка не двинулась с места. Он рванул руль влево и ударил по тормозам. Если бы он проехал чуть ближе к девочке, та могла бы лишиться мочки уха. «Хонда» пронеслась мимо, переднее колесо угодило на какую-то кочку, и мотоцикл содрогнулся. Коди боролся с рулем и тормозами, не желая врезаться в заросли кактусов. Он затормозил в каких-нибудь двух футах от этого гнездовья дикобразов и развернул «хонду», подняв песчаную метель. Мотор закашлялся и заглох.

– Вольты полетели? – рявкнул Коди на девчонку. Она стояла на прежнем месте, держа что-то в сложенных чашечкой ладонях. – Что с тобой? – Он поднял «консервы», бисеринки пота обожгли глаза.

Девочка не ответила. Кажется, она даже не понимала, что вот-вот могла поцеловаться с колесом.

– Ты чуть не убилась! – Он обрубил ножку, слез и широким шагом направился к ней, чтобы увести с мостовой. Но, когда Коди приблизился к девочке, та опустила руки, и он увидел, что она баюкает в ладонях.

– Что это? – спросила она.

Это был рыжий полосатый котенок, наверное, не старше месяца. Оглядевшись, чтобы определиться, Коди понял, что они стоят перед домом Кошачьей Барыни. В нескольких футах от них сидела рыжая в полоску мама и терпеливо поджидала возвращения своего отпрыска.

– А то ты не знаешь, – фыркнул Коди. Его еще трясло. – Котенок. Всякий знает, что такое котенок.

– Ко-тенок, – повторила девчушка, словно слышала слово впервые. – Котенок. – На этот раз вышло свободнее. Пальцы девочки погладили шерстку.

– Мягкий.

Что-то в этой пацанке странное, подумал Коди. Здорово странное. И говорит не так, и стоит тоже не по-людски. Слишком уж скованно она держала спину, словно напрягалась под тяжестью собственных костей. Лицо и волосы были в пыли, а джинсы с футболкой выглядели так, будто она каталась по земле. Правда, лицо девчонки было знакомым; где-то Коди ее уже видел. Он вспомнил, где: в школе, еще в апреле. За мистером Хэммондом тогда зашли жена с дочкой. Девчонку звали то ли Сэнди, то ли Стиффи – что-то в этом роде.

– Ты пацанка мистера Хэммонда, – сказал он. – Чего бродишь одна?

Внимание девочки все еще было сосредоточено на котенке.

– Хорошенький, – сказала Дифин, которая пришла к выводу, что у нее в руках – более молодая форма поджидающего неподалеку создания, так же, как занятая ею самой форма была юной женской формой человеков. Она осторожно погладила тельце. – Хрупкая конструкция этот котенок.

– А?

– Хрупкий, – повторила она, поднимая глаза на Коди. – Разве это неправильный термин?

Несколько секунд Коди молчал. У него пропал голос. Очень, очень странно, подумал он и осторожно ответил:

– Котята крепче, чем кажутся.

– Дочки тоже, – сказала Дифин, главным образом – себе самой. Она аккуратно нагнулась и поставила котенка на то самое место, где нашла. Старшее четвероногое немедленно схватило его за шиворот и быстро убежало за угол дома.

– Э… как тебя зовут? – сердце Коди опять заколотилось, по спине поползла струйка пота. Под мышками уже проступили мокрые круги: ночь была жаркой и душной. – Сэнди, правильно?

– Дифин. – Девчонка не сводила с него глаз.

– По-моему, я скоро созрею для психушки. – Коди прочесал пятерней спутанную шевелюру. Может быть, ему вмазали сильнее, чем он думал, и резьба в голове сорвалась? – Ведь ты дочка мистера Хэммонда, разве не так?

Она взвешивала правильный ответ на его вопрос. Круто уходившие вверх черты этого человека были в странных пятнах, а злость, как заметила Дифин, уступила место недоумению. Она знала, что он посчитает ее такой же чужой, каким она считает его. А что за странная добавка свисала со звукоприемной раковины, именуемой тут «ухом»? Почему одна зрительная сфера была меньше другой? И что за молчащий теперь монстр с ревом вылетел на нее из мутной пелены? Загадки, загадки. Тем не менее ужаса, переполнявшего тех человеков, с которыми она бежала из разрушенного культового дома, Дифин в этом человеке не ощущала.

– Я избрала… – Как правильно перевести? – …своим одеянием эту дочку. – Она подняла руки, словно демонстрируя новое чудесное платье.

– Своим одеянием. Угу. – Коди кивнул, широко раскрыв один глаз и подмигнув вторым, заплывшим. – «Ну, мужик, провалиться мне, если ты не сделал мертвую петлю!» – сказал он себе. Перед ним вроде бы стояла пацанка мистера Хэммонда, однако разговаривала она совершенно не по-детски. Разве что девчонка была не в себе, в чем Коди не сомневался. Кто-то из них должен был быть не в себе. – Тебе надо домой, – сказал он. – Нельзя бродить по улицам одной – тут вон какая хреновина торчит.

– Да. Соплища, – сказала она.

– Точно. – Еще один медленный кивок. – Хочешь, отведу тебя домой?

– О! – Девочка быстро втянула воздух. – О, если бы ты мог, – прошептала она и посмотрела наверх, на зарешеченное небо. Темнота заявляла свои права на все ориентиры.

– Ты живешь на Селеста-стрит, – напомнил Коди. Он ткнул пальцем в сторону конторы ветеринара, до которой от них была всего пара кварталов. – Там.

– Мой дом. Мой дом. – Дифин, раскрыв ладони, тянулась к небу. – Мой дом очень далеко отсюда, и я не вижу дороги. – Занятое ею тело дрожало, а за горным хребтом собственного профиля она почувствовала жар. Дело было не только в стремительном токе жизнеобеспечивающей жидкости по удивительной сети артерий, не только в согласованном с мозгом работе мышечного насоса. Глубоко внутри, в самом центре ее существа, тоска раскручивала воспоминания о доме. Рожденные серебристым перезвоном родного языка, пропущенные через человеческий мозг, они лились с языка земной речью. – Я вижу приливы. Я чувствую их: подъем, спуск. Я чувствую в этих приливах жизнь. Я чувствую своих родных. – Коди увидел, как тело девочки слегка заколыхалось, словно повторяя ритм течений спектрального океана. – Великие города и мирные рощи. Приливы приходят из-за гор, катят по долинам и садам, где всякий труд – любовь. Я чувствую их. Даже здесь они касаются меня. Зовут меня домой. – Тело Дифин внезапно застыло. Она уставилась себе на руки, на пугающие отростки чужой плоти, и ужас действительности рассеял воспоминания.

– Нет, – сказала она. – Нет. Таким был мой мир. С этим кончено. Теперь приливы несут боль, а сады лежат в развалинах. Пение умолкло. Покоя больше нет, мой мир страдает в тени ненависти. В этой тени. – Она протянула руку к пирамиде, и Коди увидел, как пальцы «девочки» скрючились когтями, а рука задрожала. Дифин закрыла глаза, не в силах вынести проносящихся перед ними видений. Когда она вновь подняла веки, перед глазами все расплывалось, их жгло, а вокруг них было мокро. Дифин поднесла руку к щеке, желая исследовать новую неисправность, и отняла заблестевшие пальцы. На кончике самого длинного висела нерастекшаяся капелька какой-то жидкости.

По рельефу лица в уголок рта сбежала другая капля. В ней Дифин ощутила вкус приливов своей родины.

– Не победишь, – прошептала она, не спуская глаз с пирамиды. Коди почувствовал, как внутри у него что-то сжалось – глаза пацанки горели такой мощью, что делалось страшно: а ну как они нацелятся на него, и его охватит пламя? – Я не дам тебе победить.

Коди не шелохнулся. Сперва он был уверен, что кто-то из них нырнул головой вперед в Великую Жареную Пустоту, но теперь… теперь эта уверенность пропала. Должно быть, у черной пирамиды был пилот или какой-то экипаж. Возможно, одной из них была и эта пацанка, которая просто придала себе сходство с дочкой мистера Хэммонда. В эту знойную, душную, безумную ночь все казалось возможным. Поэтому с языка у него сорвался вопрос, который в любую другую из прожитых Коди ночей скрепил бы печатью его вечное пребывание в Великой Жареной Пустоте: